ШЫДЕВРА
о том, откуда русская классическая литература быть пошла есть. Совершенно безвозмездно, то есть даром.
Во сне была хорошая погода.
Когда проснулся - это было зря:
Я Достоевского читал без перевода
И Пушкина почти без словаря.
Зачем я это делал - сам не знаю.
Ведь мог бы что-то съесть и лечь поспать!
И вот я полем сумрачным шагаю,
Где весь народ собрался постонать.
Защитники народного стенанья
Мне подарили свой чудесный слог,
И я был рад - но потерял сознанье
И отыскать его уже не смог.
И я трясу торжественным глаголом
(Глагол трясется, остальное - нет)
И вижу - Пушкин с сумрачным приколом
Наводит на Дантеса пистолет.
Кричу я: "Саша! Лучше брось гранату!
Твой пистолет - унылая фигня!"
Но Лев Толстой вдруг сунул мне лопату
И посмотрел сурово на меня.
- Посадишь дуб! - сказал, сверкнув глазами,
- К зиме он должен, как живой, стоять!
- А сам?! - кричу. - А сам я очень занят:
Ты реку видишь? Надобно вспахать.
Кивнул брадой, и, песню распевая,
Ушел на дно с лошадкой и сохой.
Я дуб сажал, как весь народ, стеная,
И песня отзывалась за рекой.
А дуб мой рос, я думал - зимним буду,
Какой могучий и народный ствол!
А за рекой происходило чудо:
Там бурлаки тащили ледокол.
- Куда ж вы его тащите, ребята?
Сейчас ведь лето и не время льду!
- А ты давай, маши своей лопатой
И не мешай народному труду!
Торжественно и радостно стеная,
Они брели волне наперекор.
Тут Достоевский вышел из трамвая
И подмигнул. И сунул мне топор.
- Хороший дуб - дровишек, верно, хватит,
Чтобы согреть народные сердца.
Тут до тебя один случился дятел -
Век не видал такого подлеца!
Я думал, он срубить решил избушку,
А этот домотканый идиот
Взамен того срубил, болван, старушку,
Что ни тепла, ни крова не дает.
Писал его я гладко, как по нотам,
Чтоб был красив, и весел, и здоров,
А написал такого идиота!
Ведь из старушек не нарубишь дров."
- Не дам в обиду ни одной старушки! -
Сжав пистолет, дымящийся в руке,
Как бы во сне явился Саша Пушкин
В простреленном французском пиджаке.
Дрова и осень, сны и бурлаки,
Надевши водолазные костюмы,
Толстого доставали из реки,
Он не хотел - и был весьма угрюмым.
О чем еще вам в самом спеть конце,
Спустив литературу на природу,
Где черная рука в моем лице
Тянула лапы грязные к народу?
о том, откуда русская классическая литература быть пошла есть. Совершенно безвозмездно, то есть даром.
Во сне была хорошая погода.
Когда проснулся - это было зря:
Я Достоевского читал без перевода
И Пушкина почти без словаря.
Зачем я это делал - сам не знаю.
Ведь мог бы что-то съесть и лечь поспать!
И вот я полем сумрачным шагаю,
Где весь народ собрался постонать.
Защитники народного стенанья
Мне подарили свой чудесный слог,
И я был рад - но потерял сознанье
И отыскать его уже не смог.
И я трясу торжественным глаголом
(Глагол трясется, остальное - нет)
И вижу - Пушкин с сумрачным приколом
Наводит на Дантеса пистолет.
Кричу я: "Саша! Лучше брось гранату!
Твой пистолет - унылая фигня!"
Но Лев Толстой вдруг сунул мне лопату
И посмотрел сурово на меня.
- Посадишь дуб! - сказал, сверкнув глазами,
- К зиме он должен, как живой, стоять!
- А сам?! - кричу. - А сам я очень занят:
Ты реку видишь? Надобно вспахать.
Кивнул брадой, и, песню распевая,
Ушел на дно с лошадкой и сохой.
Я дуб сажал, как весь народ, стеная,
И песня отзывалась за рекой.
А дуб мой рос, я думал - зимним буду,
Какой могучий и народный ствол!
А за рекой происходило чудо:
Там бурлаки тащили ледокол.
- Куда ж вы его тащите, ребята?
Сейчас ведь лето и не время льду!
- А ты давай, маши своей лопатой
И не мешай народному труду!
Торжественно и радостно стеная,
Они брели волне наперекор.
Тут Достоевский вышел из трамвая
И подмигнул. И сунул мне топор.
- Хороший дуб - дровишек, верно, хватит,
Чтобы согреть народные сердца.
Тут до тебя один случился дятел -
Век не видал такого подлеца!
Я думал, он срубить решил избушку,
А этот домотканый идиот
Взамен того срубил, болван, старушку,
Что ни тепла, ни крова не дает.
Писал его я гладко, как по нотам,
Чтоб был красив, и весел, и здоров,
А написал такого идиота!
Ведь из старушек не нарубишь дров."
- Не дам в обиду ни одной старушки! -
Сжав пистолет, дымящийся в руке,
Как бы во сне явился Саша Пушкин
В простреленном французском пиджаке.
Дрова и осень, сны и бурлаки,
Надевши водолазные костюмы,
Толстого доставали из реки,
Он не хотел - и был весьма угрюмым.
О чем еще вам в самом спеть конце,
Спустив литературу на природу,
Где черная рука в моем лице
Тянула лапы грязные к народу?
