Читаю "Литературную матрицу" - статьи писателей о классиках. Добралась где-то до середины второго тома. Впечатления - разные.
В первом томе мне показалась интересной статья о Грибоедове - и "панке" Чацком. А наименее интересной - статья Петрушевской о Пушкине. Вплоть до недоумения. Взрослый ведь уже человек, и литератор талантливый, ну нельзя же - так... Говорят, что Ахаматова написала о Пушкине, как женщина, и притом ревнующая его - вероятно, но после Петрушевской написанное Ахаматовой представляется мне образцом мужественного подхода. Но наверное, я неправа, и напряженная личностность отношения, подчас игнорирующая исторические факты и ведущая к явной их избирательности, тоже нужна. И статью можно написать абсолютно в стиле и даже кадансе незабвенного некрасовского: "Умер, Касьяновна, умер, сердешная, Умер и в землю зарыт!" - не прибавив ничего по существу. В любом случае, я не хочу и не вправе оспаривать право кого бы то ни было написать такую статью.
Во втором томе показалась невероятно пошлой статья о Есенине. При ее прочтении во мне проснулась феминистка, причем очень-очень злая.
Зато понравилась статья Макисма Кантора о Маяковском. Вот ведь не люблю я Кантора ни как художника, ни как прозаика - не мое, совсем не мое. А вот как эссеист, публицист, аналитик он мне очень интересен.
И вот добралась до статьи о Цветаевой. Первой статьи (их там две).
И впала в непонятное.
Одной из точек расхождения с современностью было принципиальное для Цветаевой (и довольно редкое в тогдашней поэзии с ее культом качества, да и в нынешней, во многом существующей в заданных Бродским координатах, где язык представляется саморегулируемой машиной, по собственной воле рекрутирующей авторов для выполнения определенного типа работ[225]) утилитарное и даже снисходительное отношение к языку: как к послушному инструменту — или части собственного тела, с которой не миндальничают. Язык используется или преодолевается как материал: внешняя оболочка единственно важной сути. Пренебрегать внешностью во имя смысла было для Цветаевой настолько естественным, что она была неизменно озадачена критическими статьями, где о ее стихах говорили как об игрушках, выполненных в том или ином стиле, описывая поверхность и не добираясь до внутренней задачи.
То есть автор статьи верно пишет о свойственнром Цветаевой и общем для нее и Пастернака ПРЕОДОЛЕНИИ ЯЗЫКА. Этого у поздней Цветаевой и Пастернака было полно: круглое тащим, квадратное катим. Но вот как вообще преодолевать язык во имя смысла - это для меня тайна за семью печатями. Я понимаю, как можно преодолевать косность своего тела - скажем, балерине. Но как можно преодолевать тело, как таковое, чтобы выразить танцем смысл, относиться к нему как к внешней оболочке - не понимаю ну вот совсем. И точно то же самое с языком - преодолевать его во имя смысле - но ведь и язык суть смысл, и сопряжение смысла сути и смысла слова выявляет замысле полнее, явнее, сильнее...
Чего-то я в этой жизни и в литературе не понимаю...
Озадачилась.
Ушла читать дальше.
В первом томе мне показалась интересной статья о Грибоедове - и "панке" Чацком. А наименее интересной - статья Петрушевской о Пушкине. Вплоть до недоумения. Взрослый ведь уже человек, и литератор талантливый, ну нельзя же - так... Говорят, что Ахаматова написала о Пушкине, как женщина, и притом ревнующая его - вероятно, но после Петрушевской написанное Ахаматовой представляется мне образцом мужественного подхода. Но наверное, я неправа, и напряженная личностность отношения, подчас игнорирующая исторические факты и ведущая к явной их избирательности, тоже нужна. И статью можно написать абсолютно в стиле и даже кадансе незабвенного некрасовского: "Умер, Касьяновна, умер, сердешная, Умер и в землю зарыт!" - не прибавив ничего по существу. В любом случае, я не хочу и не вправе оспаривать право кого бы то ни было написать такую статью.
Во втором томе показалась невероятно пошлой статья о Есенине. При ее прочтении во мне проснулась феминистка, причем очень-очень злая.
Зато понравилась статья Макисма Кантора о Маяковском. Вот ведь не люблю я Кантора ни как художника, ни как прозаика - не мое, совсем не мое. А вот как эссеист, публицист, аналитик он мне очень интересен.
И вот добралась до статьи о Цветаевой. Первой статьи (их там две).
И впала в непонятное.
Одной из точек расхождения с современностью было принципиальное для Цветаевой (и довольно редкое в тогдашней поэзии с ее культом качества, да и в нынешней, во многом существующей в заданных Бродским координатах, где язык представляется саморегулируемой машиной, по собственной воле рекрутирующей авторов для выполнения определенного типа работ[225]) утилитарное и даже снисходительное отношение к языку: как к послушному инструменту — или части собственного тела, с которой не миндальничают. Язык используется или преодолевается как материал: внешняя оболочка единственно важной сути. Пренебрегать внешностью во имя смысла было для Цветаевой настолько естественным, что она была неизменно озадачена критическими статьями, где о ее стихах говорили как об игрушках, выполненных в том или ином стиле, описывая поверхность и не добираясь до внутренней задачи.
То есть автор статьи верно пишет о свойственнром Цветаевой и общем для нее и Пастернака ПРЕОДОЛЕНИИ ЯЗЫКА. Этого у поздней Цветаевой и Пастернака было полно: круглое тащим, квадратное катим. Но вот как вообще преодолевать язык во имя смысла - это для меня тайна за семью печатями. Я понимаю, как можно преодолевать косность своего тела - скажем, балерине. Но как можно преодолевать тело, как таковое, чтобы выразить танцем смысл, относиться к нему как к внешней оболочке - не понимаю ну вот совсем. И точно то же самое с языком - преодолевать его во имя смысле - но ведь и язык суть смысл, и сопряжение смысла сути и смысла слова выявляет замысле полнее, явнее, сильнее...
Чего-то я в этой жизни и в литературе не понимаю...
Озадачилась.
Ушла читать дальше.
