Вообще-то те, кто уже это видел, не дадут соврать - текст уже давно лежит и дожидается своего часа. Дело в том, что он, как по мне, нуждается в некоторой правке - и уж точно нуждается в вычитке. А времени на нее у меня сейчас нет. Я собиралась сначала до конца месяца не только дописать, но вычитать и сдать рассказ, а уж потом вычитывать и выкладывать этот маленький подарок для поклонников Хикару. Но глас народа возвещает, что народ жаждет - так что выкладываю все, как оно есть, невычитанное, и возвращаюсь к своему рассказу. )))
½ МОКУ.
Рассвет был не розовым, не золотистым или алым. Рассвет был серебряным.
Он никогда не видел такого рассвета. Не видел такого солнца – сияющего с полной, ничем не смягченной мощью и в то же время не слепящего. Не видел таких небес – бездонно глубоких и при этом настолько близких, что до них рукой подать. Не видел такой равнины – бескрайней, как распахнутое над нею небо, поросшей густыми травами. И трав таких он тоже никогда не видел – серебряных, как рассвет, словно вобравших в себя сияние этого незнакомого солнца.
читать дальшеГобан с неоконченной партией стоял прямо в траве. Возле гобана сидел незнакомец в каригину «цвета вишни» – белом на алом исподе – и высокой шапке хэйянского придворного. Рядом с ним возвышался во весь рост еще один незнакомец, облаченный в не менее старинный традиционный корейский наряд: светло-фиолетовый сими ученого и подобающую шляпу, то ли кван, то ли кат – он отчего-то не мог вспомнить, как называется этот головной убор. И не хотел сейчас вспоминать, ошеломленный увиденным. Не рассветом, не солнцем, не причудливой травой или странными незнакомцами – а тем, что по лицу сидящего из-под опущенных век медленно текли слезы. Хэйянский аристократ наверняка прикрыл бы лицо широким рукавом, а то и веером – но руки незнакомца лежали на коленях неподвижно, и веера в них не было.
-- Но ведь это го, в конце концов, -- растерянно произнес кореец. – Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает…
-- А это не я плачу, -- отозвался сидящий за доской. – Это он плачет.
-- А слезы льются у тебя?
-- Часть меня осталась в нем, -- чуть глуховатым голосом произнес японец. – Навсегда, на всю его жизнь. Там, в мире людей, я жив в его игре. Я с ним и в нем. Этой связи не разорвать. Когда он играет, когда тренируется, когда просто обдумывает игру, я чувствую все то же, что и он. Радость. Гнев. Азарт. Понимание. Страх. Ярость. Счастье. Боль. Все, что чувствует он. А сейчас ему очень горько.
-- Понимаю, -- вздохнул кореец. – Такой удар по самолюбию…
-- Да какое там самолюбие… -- пожал плечами хэйянский аристократ. – Нет у него никакого самолюбия. Гордость – да, есть. Упрямство – тоже есть. Столько, что на всю Японию хватит и еще про запас останется. Упрямиться он любит. И перед друзьями форсить – ну, это вообще святое. – Четко очерченные губы, промолвившие столь неаристократическое словцо, изогнулись во внезапной улыбке. – Ты даже не представляешь, какой он в подобные минуты смешной…
Смешной, гласили слова.
Самый лучший, утверждала улыбка.
Ему ли не понять эту улыбку! Эту неистовую нежность, эту беззащитную радость, эту удивленную гордость!
Улыбку учителя, все свое сердце отдавшего ученику.
-- В нем всякого хватает – но поверь моему слову, когда ками раздавали больное самолюбие, этот разгильдяй по своему обыкновению где-то шлялся. – И снова та же улыбка. – Он и вообще парень простой до ужаса. «Решил – значит, сделаю. Хочу – значит, должен суметь. Не умею – значит, научусь. Проиграл – значит, в другой раз постараюсь и выиграю. » И он давно уже не оплакивает проигрыши, а осмысливает – и делает из них ступеньки, чтобы подняться на шаг выше. Но сейчас ему горько. Он ведь не просто за победу сражался – за честь страны, за честь ее традиции, за честь своего учителя…
-- Что же ты ему тогда так мало удачи отмерил? – недоуменно спросил кореец. – Он ведь не слабее моего парня. Ему бы еще хоть малую толику везения…
-- Я ему вообще удачи не отмерил. Ни много, ни мало. Нисколько.
Ответ не прозвенел прихотливо-серебристыми хэйянскими модуляциями – он вспорол воздух тяжелой боевой сталью.
-- Но… почему? Чем же он перед тобой провинился, что ты его так невзлюбил?
-- Провинился? Невзлюбил?! Ты о чем говоришь?! Он освободил мою судьбу. Он – дар, ниспосланный мне там, где даже последняя надежда мертва. Он – последний цветок, выращенный моей рукой. Мой последний ученик. Мой посмертный ученик…
-- Но тогда… почему?!..
-- Именно поэтому. Пойми же – я отдал ему все, что мог. Свои знания и мастерство – сколько успел. Свое сердце. Свой веер. Свою школу. Ту, которую он возродит и возглавит. Но если я буду ему под ноги удачу стелить, он не пройдет своего пути. Не состоится. Не сбудется. Вечность бы отдал, чтобы помочь ему… не рядом быть, так хоть помочь… нельзя. Нельзя отнимать у парня его судьбу. Одну судьбу я уже отнял. Довольно. Он же еще мальчик совсем…
Кореец потрясенно молчал.
-- Нельзя мне, пойми. Я всегда в нем, всегда с ним – и никогда не рядом. Я не посылаю ему вдохновения, не дарю озарений, не придаю мужества, не веду к победам и не даю удачи. Он сам… только сам. Его вдохновение, озарения, мужество и победы – только его собственные. И уж если он от твоего парня при всей подаренной тобой удаче только на половину моку и отстал – а ведь на его стороне ками не было…
Кореец вздохнул и сел рядом.
-- Если так подумать, то и мой парень впредь без удачи обойдется.
-- Он настолько хорош? – после недолгого молчания осведомился японский ками.
-- Хорош, -- ответил его корейский собрат. – Но не настолько.
-- Тогда почему ты отказываешь ему в удаче?
-- Как сказал бы твой парень на этом их нынешнем ужасном наречии, -- чуть смущенно усмехнулся корейский ками, -- за глупое хамство и дешевые понты. Уж если он сам, своим умом дошел до того, чтобы такие слова говорить – пусть сам за них и отвечает.
Оказывается, он слушал беседу двух ками не просто молча, а затаив дыхание – и понял это только сейчас, когда с губ его сорвался долгий выдох.
-- Да мы здесь не одни! – ахнул кореец. – Ты пригласил гостя?
-- Нет, - улыбнулся японский ками. – Не пригласил. Но ждал. Если человек всем своим существом ищет путь…
Ками в каригину наконец-то поднял глаза – и увидев их, он вздрогнул.
Он не мог не узнать этот взгляд!
Взгляд, которого он никогда не видел.
Взгляд своего неведомого противника по имени Сай.
-- Я был уверен, что когда-нибудь вы окажете мне честь своим посещением, Тойя-сэнсэй.
Взгляд звал – и, повинуясь этому зову, Тойя Койо шагнул к двоим ками.
Посмотрел на позицию, замершую в ожидании на доске.
Протянул руку за белым камнем.
Без тени сомнения поставил его на единственно возможное место.
И проснулся прежде, чем отнял пальцы от камня – наяву.
Задача, над которой он размышлял битых два часа, пока им не овладел внезапный сон, была решена.
Он еще долго сидел над доской – а пальцы его все никак не могли забыть холодок белого камня.
Так вот с кем ты сражался тогда, Тойя Койо!
Вот на какую игру уговорил тебя ученик ками!
Как же странно… значит, и у ками бывают ученики?
Значит, и ками знают, что это такое – отдать всего себя и отступить в сторону? Научить – и отпустить…
Быть для кого-то не божеством, а учителем.
И знать, что человек не в силах заменить ученика в сражении – а ты не вправе. Что человек хотя бы потом может помочь ученику советом – а ты не должен. Быть ками – и человеком.
Ох, и трудно же тебе будет… Сай.
Куда труднее, чем мне.
Но ты справишься, я знаю. И не потому, что ты – ками. А потому что твой ученик справится.
Потому что Шиндо Хикару не из тех, кто останавливается. Знаешь, ками, я ведь и раньше думал, что мы с ним похожи…
И к тому же он ведь не один. Рядом с ним Акира. И этот парень из Кансая. И его друзья.
И сам я не раз еще сыграю с ним. Обещаю.
Я ведь в долгу у тебя, Сай.
Если бы не ты, как знать – изменил бы я свою жизнь?
Но и ты мне кое-что должен, ками. За тобой – ответная партия. Ты ведь мне в ней не откажешь?...