Вообще-то двойник, Doppelgänger - тема для европейской литературы традиционная. Но наверное, ни у кого она не раворачивалась так странно и непривычно, как у Александра Грина. А двойников у него много. Двойников, в некотором смысле отражений даже, наверное. Биче и Дэзи в "Бегущей по волнам" - совершенно безумная сцена с двумя одинаковыми платьями сама уже по себе чего стоит! И еще более сумасшедшее двоение в куда менее известном романе
"Джесси и Моргиана" (вариант для скачивания выбирайте себе по вкусу, но ознакомиться советую). Не просто почти полные двойники - отличие только в цвете глаз - но при этом еще и тезки; ночь, когда Джесси-первая идет к Джесси-второй - а потом появление Джесси-второй перед Моргианой... впрочем, что я вам буду спойлерить!
Двойники и их появление отнюдь не предвещает смерть, как полагалось бы по традиции - наоборот, у Грина двойники предвещают ЖИЗНЬ, ее верное течение. Как ни странно, двойник девушки в рассказе
"Крысолов" должен был бы предвещать смерть по всем традициям, тем более что это не просто двойник, это оборотень, желающий заманить в ловушку. Но именно этот двойник и предвещает окончательно и бесспорно скорую встречу... впрочем, что там оборотень - в "Крысолове" присутствует своеобразный двойник... телефонного номера! А если учесть, что телефон не работал... впрочем, вот цитата:
судите сами
"... Но я не знал, где она, я не мог позвонить ей. Даже благодеяние памяти, вскрикни она забытым мной номером, не могло помочь здесь при множестве телефонов, к одному из которых невольно обращались мои глаза: они не действовали, не могли действовать по очевидным причинам. Однако я смотрел на аппарат с некоторым пытливым сомнением, в котором разумная мысль не принимала никакого участия. Я тянулся к нему с чувством игры. Желание совершить глупость не отпускало меня и, как всякий ночной вздор, украсилось эфемеридами бессонной фантазии. Я внушил себе, что должен припомнить номер, если приму физическое положение разговора по телефону. Кроме того, эти загадочные стенные грибы с каучуковым ртом и металлическим ухом я издавна рассматривал, как предметы, разъясненные не вполне, - род суеверия, навеянного, между многим другим, "Атмосферой" Фламмариона, с его рассказом о молнии. Я очень советую всем перечитать эту книгу и задуматься еще раз над странностями электрической грозы; особенно над действиями шаровидной молнии, вешающей, например, на вбитый ею же в стену нож сковородку или башмак, или перелицовывающей черепичную крышу так, что черепицы укладываются в обратном порядке с точностью чертежа, не говоря уже о фотографиях на теле убитых молнией, фотографиях обстановки, в которой произошло несчастье. Они всегда синеватого цвета, подобно старинным дагерротипам. "Килоуатты" и "амперы" мало говорят мне. В моем случае с аппаратом не обошлось без предчувствия, без той странной истомы, заволокнутости сознания, какие сопутствуют большинству производимых нами абсурдов. Итак, я объясняю это теперь, тогда же был лишь подобен железу перед магнитом.
Я снял трубку. Более чем была на самом деле холодной показалась она мне, немая, перед равнодушной стеной. Я поднес ее к уху не с большим ожиданием, чем сломанные часы, и надавил кнопку. Был ли то звон в голове или звуковое воспоминание, но, вздрогнув, я услышал жужжание мухи, ту, подобную гудению насекомого, вибрацию проводов, какая при этих условиях являлась тем самым абсурдом, к которому я стремился.
Разборчивое усилие понять, как червь точит даже мрамор скульптуры, лишая силы все впечатления с скрытым источником. Старания понять непонятное не было в числе моих добродетелей. Но я проверил себя. Отняв трубку, я воспроизвел этот характерный шум в воображении, получив его вторично лишь когда снова стал слушать по трубке. Шум не скакал, не обрывался, не ослабевал, не усиливался; в трубке, как должно, гудело невидимое пространство, ожидая контакта. Мной овладели смутные представления, странные, как странен был этот гул провода, действующего в мертвом доме. Я видел узлы спутанных проводов, порванных шквалом и дающих соединение в неуследимых точках своего хаоса; снопы электрических искр, вылетающих из сгорбленных спин кошек, скачущих по крышам; магнетические вспышки трамвайных линий; ткань и сердце материи в виде острых углов футуристического рисунка. Такие мысли-видения не превышали длительностью толчка сердца, вставшего на дыбы; оно билось, выстукивая на непереводимом языке ощущения ночных сил.
Тогда из-за стен встал ясно, как молодая луна, образ той девушки. Мог ли я думать, что впечатление окажется таким живучим и стойким? Сто сил человеческих пряло и гудело во мне, когда, воззрясь на стертый номер аппарата, я вел память сквозь вьюгу цифр, тщетно пытаясь установить, какое соединение их напомнит утерянное число. Лукавая, неверная память! Она клянется не забыть ни чисел, ни дней, ни подробностей, ни дорогого лица и взглядом невинности отвечает сомнению. Но наступил срок, и легковерный видит, что заключил сделку с бесстыдной обезьяной, отдающей за горсть орехов бриллиантовый перстень. Неполны, смутны черты вспоминаемого лица, из числа выпадает цифра; обстоятельства смешиваются, и тщетно сжимает голову человек, мучаясь скользким воспоминанием. Но, если бы мы помнили, если бы могли вспомнить все, - какой рассудок выдержит безнаказанно целую жизнь в едином моменте, особенно воспоминания чувств?
Я бессмысленно твердил цифры, шевеля губами, чтобы нащупать их достоверность Наконец мелькнул ряд, сродный впечатлению забытого номера: 107-21. - "Сто семь двадцать один", - проговорил я, прислушиваясь, но не знал точно, не ошибаюсь ли вновь. Внезапное сомнение ослепило меня, когда я нажимал кнопку вторично, но уже было поздно - жужжание полилось гулом, что-то звякнув, изменилось в телефонной дали, и прямо в кожу щеки усталый женский контральто сухо сказал: "Станция". "Станция!.." - нетерпеливо повторил он, но и тогда я заговорил не сразу, - так холодно сжалось горло, - потому что в глубине сердца я все еще только играл.
Как бы то ни было, раз я заклял и вызвал духов, - отнести их к "Атмосфере" или к "Килоуаттам" общества 86 года, - я говорил, и мне отвечали. Колеса испорченных часов начали поворачивать шестерню. Над моим ухом двинулись стальные лучи стрел. Кто бы ни толкнул маятник, механизм начал мерно отстукивать. "Сто семь двадцать один", - сказал я глухо, смотря на догорающую среди хлама свечу. - "На группу А", - раздался недовольный ответ, и гул прихлопнуло далеким движением усталой руки.
Мне было умственно-жарко в эти минуты. Я нажимал именно кнопку с литерой А; следовательно, не только действовал телефон, но еще подтверждал эту удивительную реальность тем, что были спутаны провода, - подробность замечательная для нетерпеливой души. Стремясь соединить А, я нажал Б. Тогда в вон пущенного гулять тока ворвались, как из внезапно открытой двери, резкие голоса, напоминающие болтовню граммофонной трубы, - неведомые оратели, бьющиеся в моей руке, сжимающей резонатор. Они перебивали друг друга с торопливостью и ожесточением людей, выбежавших на улицу. Смешанные фразы напоминали концерт грачей - "А-ла-ла-ла-ла!" - вопило неведомое существо на фоне баритона чьей-то рассудительно-медлительной речи, разделенной паузами и знаками препинания с медоточивой экспрессией. - "Я не могу дать"... - "Если увидите"... - "Когда-нибудь"... - "Я говорю, что"... - "Вы слушаете"... - "Размером тридцать и пять"... - "Отбой"... - "Автомобиль выслан"... - "Ничего не понимаю"... - "Повесьте трубку"... В этот рыночный транс слабо, как пение комара, ползли стоны, далекий плач, хохот, рыдания, скрипичные такты, перебор неторопливых шагов, шорох и шепот. Где, на каких улицах звучали эти слова забот, окриков, внушений и жалоб? Наконец, звякнуло деловое движение, голоса пропали, и в гул провода вошел тот же голос, сказав: "Группа Б".
- "А"! Дайте "А", - сказал я, - перепутаны провода. После молчания, во время которого гул два раза стихал, новый голос оповестил певуче и тише: "Группа А". - "Сто семь двадцать один", - отчеканил я, как можно разборчивее.
- Сто восемь ноль один, - внимательным тоном безучастно повторила телефонистка, и я едва удержал готовую отлететь губительную поправку, - эта ошибка с несомненностью устанавливала забытый номер, - едва услышав, я признал, вспомнил его, как припоминаем мы встречное лицо.
- Да, да, - сказал я в чрезвычайном волнении, бегущем по высоте, по краю головокружительного обрыва. - Да, именно так, - сто восемь ноль один.
Тут все замерло во мне и вокруг. Звук передачи стеснил сердце подступом холодной волны; я даже не слышал обычного "звоню" или "соединила", - я не помню, что было сказано. Я слушал птиц, льющих неотразимые трели. Изнемогая, я прислонился к стене. Тогда, после паузы, равной ожесточению, свежий, как свежий воздух, рассудительный голосок осторожно сказал:
- Это я пробую. Говорю в недействующий телефон, потому что ты слышал, как прозвенело? Кто у телефона? - сказала она, видимо, не ожидая ответа, на всякий случай, тоном легкомысленной строгости.
Почти крича, я сказал:
- Я тот, который говорил с вами на рынке и ушел с английской булавкой. Я продавал книги. Вспомните, прошу вас. Я не знаю имени, - подтвердите, что это вы.
- Чудеса, - ответил, кашлянув, голос в раздумьи. - Постоите, не вешайте трубку. Я соображаю. Старик, видел ли ты что-нибудь подобное?
Последнее было обращено не ко мне. Ей невнятно отвечал мужской голос, по-видимому, из другой комнаты.
- Я встречу припоминаю, - снова обратилась она к моему уху. - Но я не помню, о какой булавке вы говорите. Ах, да! Я не знала, что у вас такая крепкая память. Но странно мне говорить с вами - наш телефон выключен. Что же произошло? Откуда вы говорите?
- Хорошо ли вы слышите? - ответил я, уклоняясь назвать место, где находился, как будто не понял вопроса, и, получив утверждение, продолжал: - Я не знаю, долог ли будет разговор наш. Есть причины, по которым я не останавливаюсь более на этом. Я не знаю, как и вы, многих вещей. Поэтому сообщите, не откладывая, ваш адрес, я не знаю его.
Некоторое время ток ровно жужжал, как будто мои последние слова нарушили передачу. Снова глухой стеной легла даль, - отвратительное чувство досады и стыдливой тоски едва не смутило меня пуститься в сложные неуместные рассуждения о свойстве разговоров по телефону, не допускающему свободного выражения оттенков самых естественных, простых чувств. В некоторых случаях лицо и слова неразделимы. Это самое, может быть, обдумывала и она, пока длилось молчание, после чего я услышал:
- Зачем? Ну, хорошо. Итак, запишите, - не без лукавства сказала она это "запишите", - запишите мой адрес: 5-я линия, 97, кв. 11. Только зачем, зачем понадобился вам мой адрес? Я, откровенно скажу, не понимаю. Вечером я бываю дома...
Голос продолжал неторопливо звучать, но вдруг раздался тихо и глухо, как в ящике. Я слышал, что она говорит, по-видимому, что-то рассказывая, но не различал слов. Все отдаленнее, смутнее текла речь, пока не уподобилась покрапыванию дождя, - наконец едва слышное толкание тока дало понять, что действие прекратилось. Связь исчезла, аппарат тупо молчал. Передо мной были стена, ящик и трубка. По стеклу выстукивал ночной дождь. Я нажал кнопку, она брякнула и остановилась. Резонатор умер. Очарование отошло.
Но я слышал, я говорил, что было, того не могло не быть. Впечатления этих минут сошли и ушли вихрем, его отзвуками я был еще полон и сел, сразу устав, как от восхождения по крутой лестнице. "Двоение, постоянное марево, прорыв сквозь него... двоение памяти и реальности, усилие воли к подлинности... кто сказал - городское фэнтези? ИМХО - как ни жаль, до уровня "Крысолова" и других рассказов Грина, где в обычном городе беснуется ирреальное, оно просто не дотягивает... да - и кто, ну кто сказал, что претенциозный до вздорности "Господин оформитель" дотягивает хотя бы до бампера "Серого автомобиля", по которому он был снят - а на самом деле это иначе, чем убийством первоисточника на экране не назовешь (впрочем, от рассказа Грина там осталась, если вообще осталась, такая жалкая малость...)?
Какой же все-таки великий был мастер...
-
-
16.07.2009 в 07:44Именно убийством...
А в "Джесси и Моргиане" и прямые зеркала, и кривые, всякие.
А дом в "Золотой цепи" тоже весь из отражений.
И еще тот рассказ, где было зеркало поперек тропинки и актриса, сыгравшая двойника.
А вот в "Алых парусах" зеркал нет, там всё настоящее.
-
-
18.07.2009 в 21:02-
-
18.07.2009 в 21:34-
-
18.07.2009 в 21:48Там Моргиана Джесси травила медленым ядм.... А та каким-то таинственым образом выжила и вышла замуж за какого-то тупицу, который е знал, кто такая Джоконда.
-
-
27.07.2009 в 02:25Я когда увидела "Господин Оформитель" долго не могла понять по чем же он снят. Искала, вспоминала, и решила. что у меня чего-то не хватает.
-
-
27.07.2009 в 02:31